Талавир обошел барак.
Он уже жалел, что не убил Геру Серова. От старика можно было ожидать любого подвоха.
«Может, Гера потащил малыша к Матери Ветров? — Талавир посмотрел на соединительную будку. — Зачем Кебап вообще его привел?»
От барака, куда загнали тулпаров, донеслись чуть слышные голоса. Талавир подошел ближе и едва не бросился защищать Ниязи. Мальчик по-собачьи сидел на полу, рядом застыл прежний бей. С его спины отвратительным мешком нависала тень мертвой дочери. В бараке Талавир ее не видел. В слабых огнях Матери Ветров и в свете суерного купола призрак казался более чем реальным. Отвратительное морщинистое личико всматривалось в Нияз. Талавир подошел ближе и понял, что мальчик-лисенок поет ей колыбельную.
Когда прозвучали последние слова, мертвая дочь Геры Серова тихо прошелестила: «Именно и песня», а потом растворилась, как утренний туман, а старик упал на землю. Талавир потянулся, чтобы проверить пульс.
— Он заснул, — прошептал Ниязи. — Я хотел помочь, как-то его успокоить. Его отправил мой дед. Еще до того, как Ак-Шеих накрыла буря.
— Зачем? — Талавир удивленно застыл над распростертым телом.
Ниязи опустил голову.
— Дед никогда не открывал своих мыслей. Всегда лез в чужие головы, заставлял выполнять приказы, но сам ничего не рассказывал.
— Ты думаешь, твой дед отправил Геру Серова в Гавен Белокун? -
Талавир легонько пнул Серова, тот беспокойно застонал, но не очнулся.
Оба понимали, что на самом деле спросил Талавир: «Служил ли твой дед Старшим Братьям?».
— Говорю же: не знаю. Бекир злится на своего отца, потому что оказался не таким, как он думал. Но ведь Бекир его даже никогда не видел! Я прожил с дедом всю жизнь. И тоже, как оказывается, его не знал — в предрассветной тишине шепот Ниязи прозвучал слишком громко. — Гера — жертва. Вот, — мальчик отвернул куртку.
Даже в скупом свете Талавир увидел линии татуировки, что украшало кожу старика — схематическое изображение Бога Вспышек. От конечностей и головы человечка отходили лучи.
— Гера — дар Богу Вспышек?
Ниязи едва заметно кивнул.
Талавир подумал, что в действиях Азиза-бабы есть своя логика. Старик решил отдать Мамаю того, кто когда-то убил его отца. Возможно, он надеялся успокоить Дешт. Хотя как можно обуздать Бога?
— А что значит твоя песня? — Мелодия показалась Талавиру немного знакомой, словно он уже где-то ее слышал.
— Мой прощальный подарок, — в глазах Ниязи появились слезы. Он осторожно поправил куртку на старике. Бей мирно сопел. — Я подумал, что дочь
Геры никогда не слышала этой колыбельной. А все дети заслуживают ее услышать.
— Ты все правильно сделал. — Талавир обнял мальчика-лисенка. Ему нечем было его утешить. Азиз-баба отдал Рябову джадалу, соврал о Золотой
Колыбель, подвергнув детей смертельной опасности, а теперь пригнал сумасшедшего
Серова в жертву Богу. Если у Азиза-бабы и была цель, что это оправдывала, Талавир никогда ее не понял бы. Жизнь — слишком большая ценность, чтобы быть разменной монетой. Мальчик это понял. — Геру лучше отвести в барак.
Здесь холодно. — Талавир приподнял старика. Ниязи попытался помочь, но Бэй был втрое больше его.
— Я все равно по ним скучаю. — Ниязи наклонился, чтобы подобрать фуражку бея, хотя на самом деле он прятал глаза.
— Это нормально. Он твой дед. Но что бы ни начудил Азиз-баба, ты за это не отвечаешь. Ты другой. Понимаешь? Черную Корову я не убедию, но когда завтра все пойдет кувырком, забирай кого сможешь и бегите. Учредите новое Ак-Шеих или что-нибудь другое.
Ниази молча кивнул. Оба сделали вид, что поверили друг другу. Ниязи — что у них будет шанс убежать. Талавир — что дети им воспользуются. Он дал мальчику-лисенку зайти в барак, подождал несколько мгновений. Не хотелось, чтобы
Ниязи услышал его бормотание. Соседство Амаги или яд Тарга наполнили душу
Талавира просившейся наружу желчью.
«Проклятый Дешт, проклятые Старшие Братья, проклятый Азиз-баба и все взрослые, заставляющие детей нести свои тяжести. Пусть вас отнимут призраки Шейх-Эли и все демоны этого мертвого места. Как уже забрали проклятую Золотую Колыбель с чертовым Мамаем». Талавир поправил сонного Геру, который едва не сполз с его плеча, и вдруг ему стало смешно. Бэй ненавидел Мамая. Но не из-за Вспышки и превращения Киммерика в Дешт. Гера боялся, что
Мамай заберет у него дом, который не принадлежал ни одному из них.
Дом постоянно переходил из рук в руки, чтобы в конце концов провалиться в бездну.
* * *
— Вставай, засоленный, собственную смерть проспишь. — Над Талавиром оскалил зубы голый по пояс армиец. Зубы у него были по всему лицу.
Грудь покрывала рисунки.
Остальные воины продолжали наносить друг другу на кожу изображения.
Бога вспышек и другие ритуальные знаки. Барак стал взбудораженным муравейником.
— Как ты первый гимн проспал, соленое мясо? Горлопанило, будто ту
Станцию резали, — усмехнулся Болбочан. — Должны выходить. Неожиданная атака — ключ к победе.
— Поэтому вы обрисовались жертвенными знаками?
Рисунки на телах армейцев свидетельствовали, что они не собирались возвращаться с поля боя. А Талавир все же верил, что победитель — это оставшийся в живых.
— А я думал, что Старшие Братья не боятся смерти, потому что верят в Колесо
Поединка.
«Колесо Поединка? Яйцо муравьи между ногами у того неудобства. Сегодня день твоей смерти, купо старья. И его тоже. И всех, кто здесь есть!» — закричала Амага.
«Какой там гимн, когда в твоей голове постоянно взывает ведьма?» — подумал Талавир.
— Не унывай, засоленный. Грифоны прилетели. Точнее, синекожа пролепетала, что они появятся в нужный момент. Или что-нибудь такое. Разве ее поймешь, — отрубил Болбочан, втирая краску в кожу.
Бей армейцев пропустил вперед женщину. К Талавиру сверкнули знакомые фиолетовые глаза.
— Сельям, — поздоровалась Гуль.
— Вы сбежали от Албасты? — не поверил Талавир своим глазам.
— Гуль-гуль, — как птица, замахала руками женщина. В ее косах и одежде затрещали мелкие косточки и раковины. В воздухе запахло пряно-сладким. -
Мать сказала: «Надоело. Пусть и та наконец проснется».
Талавир не мог
